Горовиц поднял реторту. Поболтав ей, забрав из деревянного ящика чистую пробирку, он отлил немного желтоватой жидкости. "Пригодится, — пробормотал он, аккуратно надавливая на пробку. "А больше тут ничего интересного нет. Пора к моей голубке".
Он миновал базар. Скрывшись в путанице улочек христианского квартала, мужчина легко сбежал по узкой лестнице, что вела в крохотный дворик. Александр постучал в дверь. Он сказал дочери, что стояла на пороге, кутаясь в шаль: "Пора, моя милая. И помни, — он положил руку на ее медальон, — я всегда рядом и все вижу. Когда я позову — придешь ко мне".
Он вынул из кармана халата пробирку. Ева, собираясь, спросила: "Что это?"
— То, — Горовиц поднял бровь, — что поможет нам заполучить амулет. Он у зятя Судакова, Авраам его зовут. Ты уж постарайся к ним в дом пробраться, голубка. Иди сюда, — он придирчиво осмотрел дочь: "Да, все хорошо. Она кого угодно растрогает".
Александр привлек ее к себе: "Как только я получу тот амулет, я смогу сделать то, что ты просила, и ты со своим Теодором всегда будешь вместе. И со мной, конечно, тоже".
Он поцеловал дочь в губы. Выглянув в дверь, полюбовавшись ее бедным, скромным платьем, холщовым мешком на спине и потрепанными туфлями, он улыбнулся: "У тебя все получится, доченька".
Ева сидела, держа на коленях холщовый мешок, низко опустив изящную голову с туго заплетенными, каштановыми косами.
Дверь была закрыта. Она, прислушавшись, уловила, как кто-то из раввинов сказал: "Вот видите, рав Судаков, отступники сами возвращаются в лоно Торы. Эта девушка — дочь правой руки Франка, да будет его имя стерто из памяти людской. Она сама добралась до Иерусалима, чтобы раскаяться. Как хотите, а мы не можем ей отказать, она рождена еврейкой. Тем более, вы же слышали — отец проклял ее и выгнал из дома, ей некуда идти".
— Еврей всегда остается евреем, — донесся до нее еще один голос.
Раздался тяжелый вздох Судакова: "Хорошо. Только она совсем ничего не знает, воспитана в поклонении идолам. Надо подобрать ей хорошую наставницу".
— Так госпожа Сегал, — удивился кто-то. "Рав Судаков, при всем уважении к вам — раз уж вы позволили этим не еврейкам заниматься, а одна из них вообще — с женихом приехала, таких закон не позволяет привечать, так как вы можете оттолкнуть дочь еврейского народа?"
Ева чуть заметно улыбнулась и сложила руки поверх мешка.
— Тем более ей восемнадцать лет, — добавил кто-то, — выдадим ее замуж. Хорошую партию ей не сделать, конечно, кому нужна такая жена, но вот этот юноша, Аарон Горовиц — он будет согласен, думаю. Другая девушка и не пойдет за такого, как он.
— Об этом потом, — резко прервал их Судаков, — не время сейчас.
Дверь отворилась, и Ева сразу же поднялась.
— Будете жить у госпожи Сегал, — сухо сказал раввин, глядя поверх ее склоненной головы, — учиться, а там посмотрим. Сейчас за вами придут.
Исаак посмотрел в окно своей комнаты — девушка стояла во дворе, слушая пожилую, женщину. Потом она кивнула, обе скрылись в воротах ешивы. Исаак, поморщился: "Все равно что-то не так, неправильно. И Ханеле — как они у меня на Шабат обедали, все молчала, будто видела что-то. Спросил ее — она только за руку меня взяла и вздохнула. Господи, ну не оставь ты нас милостью своей".
Он посмотрел на часы — пора было идти на молитву. В крохотной синагоге еще никого не было, ремесленники только заканчивали работать. Исаак присев на старую, деревянную скамью, опустил голову в руки.
— Амулет, — подумал он. "Ерунда, ее отец знает, что ему со мной не тягаться. Но это если я нарушу свое обещание, конечно, преступлю запрет на такое".
Темные глаза блеснули, и мужчина вдруг пробормотал: "Если надо будет — то придется, Исаак Судаков".
Девушки втащили в комнату тюфяк. Ева, опустившись на него, положив рядом холщовый мешок, грустно сказала: "У меня и нет больше ничего, я из дома в одном платье ушла. Отец меня выгнал, как я отказалась в церковь ходить".
Дина присела рядом и взяла ее за руку: "Ты не плачь. Я сирота, у Сары — матери нет, мы тут все одни. Но вместе легче, правда. Ты отдохни сегодня. Завтра с утра уже, и убираться пойдем, сейчас еще Сара вернется. Она сегодня госпоже Судаковой помогала".
— Жене раввина? — спросила Ева, заинтересованно глядя на девушку. Дина помотала белокурой головой: "Дочке его. У нее мальчик грудной, Моше, и девочка, Ханеле, три годика ей, — девушка приблизила губы к уху Евы и что-то зашептала.
— Ханеле, — усмехнулась про себя Ева. "Так вот кто ее из Парижа увез. Надо же, прозрела девчонка. Она меня не узнает, но все равно лучше не рисковать".
Дверь заскрипела, и Дина радостно сказала: "А вот и Сара!"
Ева поднялась и взглянула на высокую, тонкую, с прозрачными голубыми глазами девушку. Та вытерла руки о холщовый передник. Протянув жесткую, с мозолями ладонь, она наклонила темноволосую голову: "Рада знакомству"
Та робко улыбнулась: "Меня зовут Ева. Ева Горовиц".
Джо, было, хотела что-то сказать, но тут из-за двери раздался голос госпожи Сегал: "Все на кухню, я вас ждать, не намерена. Надо обеды для больных готовить!".
Пожилой мужчина и маленькая девочка медленно шли по выложенной стертыми камнями улице, вниз, туда, где над черепичными крышами города виднелся золотой купол.
— Дедушка, — звонко спросила Ханеле, — а тут холодно бывает? Я помню, мне было холодно, только я тогда еще не видела. То есть видела, но не так.
Девочка была в аккуратном, темно-синем платьице, в холщовом передничке, в черных косах виднелась синяя тесьма.
— Даже снег идет, — улыбнулся Судаков. "Вот Ханука настанет, и посмотришь". Ханеле вынула из кармана фартучка деревянную игрушку: "Мне Аарон подарил. Он вчера приходил на нашу улицу, всем деткам игрушки принес. Это волчок, дедушка".
— Вот и будем с тобой играть, — Судаков посмотрел в дымно-серые глаза. Остановившись, присев, он спросил: "Ханеле, милая, скажи мне, ты видишь что-то?"
— Нельзя, — велела себе девочка. "Нельзя говорить плохие вещи, Господь не разрешает".
Ханеле посмотрела вдаль, на серые, как ее глаза, тучи, что поднимались за холмами. "Дождь будет, дедушка, — сказала она ласково. "Я вижу".
Она видела огненный, хлещущий по земле кнут, столбы пыли, что крутились в воздухе, петлю, раскачивающуюся под потолком, слышала плач ребенка и протяжный, страдальческий крик женщины. Она видела сухие кости, и выжженные, дымящиеся глаза, опускала руки в льющуюся кровь, и вздрагивала от сухого, резкого выстрела.
— Пойдем, дедушка, — Ханеле потянула его за полу сюртука. "Пойдем к Стене".
Камень был теплым и твердым. Ханеле пробралась между женщинами и приложила к нему маленькие ладошки. "Зачем так? — пожаловалась она. "Зачем я все вижу? Мне же больно, Господи. Зачем ты забрал мамочку? Мама Лея очень хорошая, но я все равно скучаю. И папе грустно, я же вижу. Зачем я такая?"